Владимир Крупин - Камни Цхинвала

Первой книгой моего детства была книга «Родные поэты», второй — стихи Косты Хетагурова. Меня просто потрясло стихотворение о том, как мать обманывает голодных детей, говоря им, что варит ужин и его надо подождать. Они от усталости засыпают, а она гасит огонёк под котелком. В нём не готовился ужин: «В котелке варились камни».

Пронзительность строк была такова, что они запомнились на всю жизнь. И вот — спустя шестьдесят лет стою у могилы поэта. «Ты знаешь, Коста, что творится на твоей земле»? — спрашиваю его. «Знаю и скорблю, — отвечает он. — Но знаю, что Господь и Россия не оставят моей Родины».

Просвещённая циничная Европа и давно охамевшая от безнаказанности Америка внушали мiру, что осетины и русские напали на Грузию. Это дикое враньё вскоре было посрамлено, явились неоспоримые доказательства, что именно грузинская армия, вкупе с наёмниками, натренированная американскими инструкторами, снабжённая первоклассной техникой, именно она убивала стариков и детей, мяла танками легковые машины, на которых пытались уехать во Владикавказ осетины. Фашисты, ненадолго захватившие Северный Кавказ, и те не бомбили и не обстреливали церквей и больниц, а эти, нынешние, совершали свой оплаченный долларами бандитизм с такой жестокостью, что при рассказах свидетелей холодеет сердце.

— Вот вы — священник, — допрашивает журналистка батюшку, недавно принявшего священнический сан, — и вы были снайпером. Как же вы убивали?

— Я не убил ни одного человека, — смиренно отвечает батюшка, — я убивал зверей в человечьем обличье.

За что грузины убивали осетин?

Найдите на Кавказе более миролюбивых людей, чем осетины. За это? За то, что не торговали во все времена на рынках России мимозой, гвоздиками? Не занимались уже при демократии организованной преступностью? За это? Фашисты, и те не врывались в госпитали, не вспарывали животы раненым, не бомбили церквей — здесь всё это было.

А был ещё 1990-й год. Ещё свежи могилы той войны. И мало кто знает о нашествии грузин на Осетию в 1920 году.

И вот — новые развалины, новые могилы. Может быть, теперь грузины опомнились, извинились, помогают разбирать завалы, строить дома? Как же! По-прежнему неспокойно на границе, тревожно на сердце за судьбу Южной Осетии. Теперь это самостоятельное государство. Всюду красивые осетинские флаги — трёхцветные: белый цвет — чистота души, желтый — хлебное поле, красный — кровь, пролитая за Родину.

Всегда так призывно и завораживающе звучало в сознании: «Дарьяльское ущелье», «царица Тамара», «Терек воет, дик и злобен, меж утёсистых громад», «Как сладкую песню Отчизны моей, люблю я Кавказ» — или: «Поэты Грузии, я нынче вспомнил вас», «На холмах Грузии лежит ночная мгла». Можно ещё цитировать. Зачем? Лишний раз кормить грузинскую спесь? Откуда взялись дух превосходства над всеми в их нации, та уверенность в безнаказанности за убийство людей, которые единодушно решили жить самостоятельно? Но не верится, что Грузия, народ её, забудет о спасительной роли России в её судьбе. Не будь России, быть бы Грузии вначале под персами, а потом под турками. Неужели и это надо доказывать?

Наивные, верят, что политика царизма на Кавказе была захватнической. Вздор! Народы Кавказа понимали, что без защиты сильного они попадут в рабство хищного. Добровольно искали защиты у России, и она приходила на помощь своим подданным. Защищала свои народы. Другого объяснения пребывания русских, российских войск на Кавказе нет. Осетины пришли «под руку» московского Царя в 1828 году, с тех пор они братья нам.

Политики могут думать иначе; я же, любя и Осетию, и Грузию, и Эльбрус, и Казбек, и Терек, и Куру, и Косту Хетагурова, и Шота Руставели, верю, что политики научатся, наконец, слушать голос народа, а не заокеанского дяди.

Давно ли был последний съезд писателей СССР? Нет. Их в то время уважали, они заседали в Кремлёвском дворце. Тогда-то грузинская делегация, психанув по поводу рассказа Виктора Астафьева «Ловля пескарей в Грузии», покинула заседание. Тогда-то и прибежал на съезд Шеварднадзе уладить конфликт. А с чего было изображать великую обиду? Что там, в этом рассказе, обидного для грузин? Да ничего. Но пошёл старик Гавриил Троепольский на трибуну извиняться перед гордыми грузинами.

А потом были «глотание суверенитета» и растущие аппетиты.

Много раз бывал я в монастыре Святого Креста в Иерусалиме. Это теперь греческое владение и, к великому сожалению, не очень ухоженное место. А монастырь велик, прекрасен, необходим. Как утратили его грузины, говорить поздно, но ведь могут же вернуть и иметь в православном сердце мiра свой монастырь.

А вот Святая Гора Афон. Ведь был же среди двадцати афонских монастырей и грузинский, был! А теперь нет. Вот куда бы приложить им усилия своих политиков, вот от чего бы ужаснуться — от ослабления молитвенного духа нации, ведь от этого всё.

Конечно, на возвращение монастырей нужны средства, и немалые, но они в сотни раз меньше тех, которые затрачены на агрессию против православных осетин. А интересно, что ответит Дядя Сэм на подобную просьбу — помочь Грузии вернуть свои монастыри? «Да вы что, — скажет, — да я же на сатану работаю, да я же только могу смерть сеять да мечтать Россию на колени поставить, а вы мне такое предлагаете!»

В монастыре Святого Креста могила монаха, великого грузина Шота Руставели. О, как гордятся им грузины, всё ещё говорят, что плохо перевели на русский язык его поэму «Витязь в тигровой шкуре». Может быть. Но ведь уже переведена главная строчка поэмы: «Кто себе не ищет друга, тот себе заклятый враг». Что же ему не следуют единоплеменники монаха-поэта?

Помню покойного Нодара Думбадзе. В Тбилиси осенью 1981-го, на международном симпозиуме по проблеме романа, помню выступления Чабуа Амирэджиби, Отара Чиладзе, застолья. Как забыть? Столько благодарностей выслушивали мы, русские, за то, что выводили грузинское слово на международную арену. Ведь годами работали на них. Земляк мой, величайший русский поэт Николай Заболоцкий, сколько извёл времени на переводы Давида Гурамишвили, Григола Орбелиани, Ильи Чавчавадзе, Важи Пшавела, Тициана Табидзе, Георгия Леонидзе, Симона Чиковани, Карло Каладзе, Григола Абашидзе, Михаила Квилидзе. Было за что благодарить. Где вы теперь, литераторы? Что говорят ваши языки, так много изливавшие слов о величии России? Как смогли вам их привязать, чем? Деньгами? Или просто страха ради молчите?

И ещё немного о литературе. Говорим о ней, стоя в Тбилиси у памятника Пушкину, на углу улиц Сталина и Пушкинской. По устному преданию, грузины пришли к Сталину и стали жаловаться на Лермонтова, который написал в поэме «Демон»: «Бежали робкие грузины». Вождь всех времён и народов отвечал, что поэт прав, он же написал: «Бежали робкие. Робкие бежали. Он же не писал, что бежали смелые». Интересно, учат ли сейчас стихи Лермонтова в Грузии?

Высказываю мысль, что, может быть, грузины ещё оттого так высокомерны, что Сталин — выходец из Грузии. Да нет, возражают мне, он осетин.

Аксакал осетинской литературы Нафи Джусойты читает перевод стихотворения «Румяной зарёю покрылся восток». Удивителен и музыкален осетинский язык, происходящий из семьи иранских. Как раз стоим у памятника знаменитому лингвисту Васо Абаеву, прожившему сто один год и сказавшему в конце жизни о безграничности познания языков. Музей его имени уничтожило разрывом снаряда, и голову у памятника оторвало. Вспоминаю Приднестровье, Бендеры, расстрелянный памятник Пушкину. Варварам всегда мешает культура.

Центральные улицы Цхинвала как-то уже приводят в порядок. Хотя разрушены учреждения, изуродован театр, но видно, что многое делается. Открыта новая школа — дар Москвы Цхинвалу. Окраины и окрестности являют собой то, что называется пейзажем после битвы. Ничего, всё наладится. Здесь я ощущаю себя тем русским, которому и назначено от Бога быть русским, то есть защитником справедливости, освободителем от ига. И выслушиваю такое количество благодарностей! И в осетинском, строго церемониальном застолье, сейчас добавился непременный тост. Тост за Россию. Встаём. Вздымаем бокалы! Будто принимаем незаслуженную нами награду. Мы же лично не воевали, не хоронили друзей. Но именно тут я испытал счастье, что мой народ — герой, он выполняет завещанное ему от Бога назначение — спасать угнетаемых. Нет, такого чувства никогда не испытать американцу. В любом месте, где они наследили: в Ираке, Югославии, Афганистане, Вьетнаме, — их проклинают.

Школа. На две трети разрушена, занимаются в три смены. Цветы, цветы. Есть ученики — сироты из интерната, дети погибших родителей уже этой, обжигающей доселе войны. Как красиво: строгие тёмные костюмы и белые рубашки учеников, тёмные юбочки и белые кофточки учениц. Звонко и торжественно звучат стихи:

С неба сыпалась смерть всё сметающим огненным градам,
Содрогалась земля, угасала надежды свеча,
Лишь Великая Русь встала насмерть с Осетией рядом,
Разрубив на века смертный узел по-русски, сплеча!

После встречи в школе меня провожают старшеклассники. Попросил их показать церковь. Денис и его друзья немногословны. Да я и не расспрашиваю. Только интересуюсь, к какому жизненному пути они склоняются, куда пойдут после школы. Оказывается все они — все! — хотят пойти в военные училища. Даже те, кто до августа 2008 года собирался в какой-то гражданский вуз.

— Они (здесь не говорят —грузины, говорят: они) загоняли людей в трубы, заваривали электросваркой и оставляли умирать.

Заходим в храм, ставим свечи: к Распятию — за погибших, Божией Матери — за живущих.

Говорю с рабой Божией Маргаритой, она служит при храме.

— Только церковью и спасались. Батюшки под обстрелом и сами, и через людей разносили иконы и свечи по подвалам и убежищам. Молитвы не прекращались ни на секунду. Страшно, когда палят вот эти минометы «Град», всё рушится. А с молитвой и это пережили. Одна учительница говорит: сидели при обстреле на первом этаже, некуда уйти. Вдруг будто кто велел встать и перейти в другой угол. «Я больного мужа перевела, тут удар, взрыв; стена, у которой сидели, обрушилась, а мы живые. Гляжу — под иконочкой сидим». Вообще, — говорит Маргарита и крестится, — в эти дни, когда они напали, вера в Бога увеличилась.

Недалеко река Леуеха. Слышно издалека — ревёт вода у плотины. Внизу такая мощь кипящей воды, и в неё с высоты, и немаленькой, прыгают мальчишки. Все с нательными крестиками. Прыгают. В каких глубинах и как крутит их тела сильная река — непонятно. Выныривают в разных местах. Смеются. Опять карабкаются вверх. Да разве можно таких мальчишек, таких отроков, таких юношей победить?

Встреча в погранотряде. Невозможно сказать что-то неискреннее, не от сердца идущее вот этим прекрасным скромным юношам, солдатам, увидевшим на заре жизни лицо смерти. Их любовь к Отечеству — готовность умереть за него.

Ночлег на границе. Выходишь перед сном из летнего домика, тут же из темноты возникают солдаты. «Не волнуйтесь, гуляйте, всё будет нормально». И в самом деле возникает ощущение защищённости, спокойствия. И как-то окрылённо под этими отвоёванными от захватчиков кавказскими звёздами читаются молитвы перед сном. Дай, Господи, сил этим удивительным людям, пограничникам, миротворцам в полном смысле этого великого слова. Вспомним Заповеди Блаженств: «Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими».

А утром — счастливое раннее пробуждение, будто кто сыграл знакомую с армейской юности побудку. Вскочил — и побежал к реке. Старался, как предупредили, с тропинки в сторону не сходить. Замечал по сторонам отрытые окопы, пулемётные гнёзда.

Река оказалась быстрым чистым ручейком. Пойду за ним, куда-то же он бежит-торопится. Торопился он к водопадику. Я осмелился, разделся и вошёл под его освежающие холодные струи. И так радостно взбодрился и заторопился обратно. Но задержали два обстоятельства. Первое — камни. Надо сказать (и те, кто любит русскую баню, меня поймут), что главное в бане — парилка, а главное в парилке — камни, которые, накаляясь, производят целебный пар. Камни эти должны быть необычайно прочны. Долгие годы я всегда привожу в свою парилку камни отовсюду. Конечно, тяжёлые не под силу, а на килограмм-полтора-два в самый раз. Как их выбрать? Не знаю, как другие, а я пытаюсь облюбованный камень разбить. Если вытерпит немилосердные удары о другой, более крупный камень — годится. Есть у меня камни и с родимой Вятки, и с Урала, и с Байкала, и из Вологодчины, белгородский кремешок есть. Последний камень — с берега реки Березины в Белоруссии, от той переправы, где в последнем бою с французами русские победили так на сто погибших французов один наш.

Здесь все камни были крепкие. Звонко, высекая искры, отскакивали они от тяжеленного валуна, и все хотелось увезти. Выбрал один камешек — гладкий, круглый, ласковый на ощупь крепыш. «Поехали, милый, будешь меня в зимние дни одиночества согревать и лечить».

А второе задержало — это росточек дуба. Крохотный, но со взрослыми листочками дубочек пророс у корней сосны, будто у неё искал защиты, к ней прижался. Он пережил ужасы войны, наслушался воя снарядов, свиста пуль, разрывов бомб, но растёт. Я оглянулся окрест — много таких дубочков начинало жить на родной земле. А этот, от корней сосны, я решил увезти в Россию. Стал искать, чем выкопать. Железа хватало, но всё крупноформатное. Нашёл острый сучок и выкопал этот дубик. Завернул в носовой платок. Напоследок окропил водичкой его родины и повёз на новую, тем более что теперь у нас уже общая родина. Я уверен — приживётся.

Владимир Николаевич КРУПИН