На юбилейном вечере популярного поэта Александра Боброва автор этих строк вдруг узнал, что нестареющий Сан Саныч отметил не только 75 лет насыщенной жизни, но и 55 лет жизни семейной – до армии ещё расписался с Галиной Дмитриевной. Огромная редкость в творческой среде!
Предложил написать не о стихах или публицистике (кто их сегодня не сочиняет!), а именно об этом, но Сан Саныч – ни в какую: «Лучше о семье среднего брата Толи напишите – вот образец мужа и отца!». Но тут я заготовил неотразимый аргумент: «А вы назовите кого-то из хорошо знакомых и любимых поэтов, кто прожил бы с одной женой более полувека». И пришлось поэту согласиться…
Нести бремена
Что же держит по-настоящему в браке, кроме естественной любви, чувственного влечения, женской привлекательности и домовитости? Александр Бобров отвечает твёрдо и кратко: семейная традиция и православный обет. Надо чаще вспоминать слова апостола Павла: «Носите бремена друг друга, и таким образом исполните закон Христов». Эта фраза звучит в тексте Нового Завета не просто как некое благое пожелание-наставление, но как заповедь православного человека, особенно русского. Именно наш народ придумал поговорку со вздохом: «Свой крест надо нести до конца…». Да, человек может быть невоцерковлён, но святоотеческие заповеди старается чтить. И, напротив, множество людей появилось, которые демонстрируют набожность, публично совершают пышные обряды, а на деле получается – или кощунственное венчание Ксении Собчак, или поиски молодых жён состоявшимися режиссёрами, генералами, бизнесменами. Соблазнительная плоть легко побеждает дух, особо когда и совесть сегодня не в чести.
Супругов Бобровых мэр Сергей Собянин поздравил с фантастическим юбилеем – 55-летием свадьбы. В ноябре 1964 года Александра призвали в армию на три года (есть фото, где молодожёны стоят на Кадашевской набережной перед отбытием в военкомат на улицу Землячки). Галка была на третьем месяце беременности, потом она привезла Диму в Борисоглебск в пять месяцев! – ефрейтор Бобров был лихим комсоргом и лидером всего – от команды КВН до баскетбольной команды. Позже он напишет стихи-признание, которые заканчиваются так:
Там, где я не мнил себя поэтом,
Родине служил, а не страдал,
И таким же – очень знойным – летом
Крошечного сына увидал.
Пройдено теперь дорог немало –
Вместе, порознь…
У ж/д - узла
Думаю: как здорово, что мама
В армию мне сына привезла…
Да, и потом привозила – в Новомосковск, откуда уже было ближе вырываться домой. Так что тут материнское сердце подсказывало безошибочно… Потом это сработало: «Был грех! В расцвете сил и литературно-редакторской карьеры (главный редактор издательства “Советский писатель”) после одной домашней ссоры собрал сумку и ушёл в одну богатую квартиру на Комсомольском проспекте с домработницей. Слышно было, как хозяйка радостно закричала: “Мотя, к нам Сашка переезжает – насовсем!”. Но насовсем и близко не получилось… Через мучительную и отрезвляющую неделю позвонил сын-пятиклассник в редакцию и спросил: “Ты где, папа? Ты же обещал, что мы поедем на майские на верховья Москвы-реки!”. И всё! – дрогнуло отцово сердце, и стал я снова вечером собирать вещи якобы в командировку, но владелица квартиры – поняла…».
Свет Селигера
Вот из книги Александра Боброва «Родина облаков. Замоскворецкие были и встречи»: «Между Большим и Малым Каменным, Большим Москворецким и Чугунным мостами прошло моё послевоенное босоногое детство. Смешно звучит в устах горожанина, но мы бегали на Кадашевской набережной во дворе без асфальта босиком, так же, как и в сквер на не прославленной демократами Болотной набережной, где купались в фонтане напротив кинотеатра “Ударник”, а порой и подальше ныряли – в коричневатую, пахнущую мазутом Москва-реку с гранитных ступеней у Английского посольства. Правда, и от фонтана, и от посольства милиционеры таких купальщиков гоняли, и, не обуваясь, было сподручней убегать. В седьмом классе школы в 1-м Кадашевском накрыла высокая влюблённость в русоволосую и недоступную Лену Гусеву из десятого класса – дочку знаменитого поэта и драматурга Виктора Гусева, которой я посвящал стихи, где уже проблёскивали крошечные крупицы поэзии, и передавал их, страшно стесняясь, в сквере у серого писательского дома в Лаврушинском переулке. А за углом – никогда не закрывавшийся храм с таинственным названием Всех Скорбящих Радости, куда водила меня мама поставить свечку за брата… Замоскворечье, куда приходила ко мне будущая жена на свидания, – это святыня, но особая песня – озеро Селигер».
Не в одной книге Бобров вспоминает, как отец привёз его на Селигер в семь лет – первая рыбалка с самостоятельно выведенным подлещиком, первое потрясение: в малиннике он споткнулся о почти не поржавевшую фашистскую каску с пулевым отверстием, шумная турбаза, где играли они у бывшего усадебного пруда с русой девчонкой Тоней – позже безсменной барменшей турбазы «Селигер» – Антониной Ефимовной. Первое открытие неописуемой красоты предосенней природы, первая настоящая влюблённость – это всё Селигер: «Именно на Селигере я встретил на турбазе, ещё учась в техникуме, будущую жену Галину, пригласил на танец, заговорил, предложил сплавать в Дубовский залив за лилиями. Сплавали... Мы поженились ещё до моего призыва в армию, где я часто вспоминал на трудных дорогах, в долгие часы караулов любимое озеро, сверкающий плёс, залитые солн-цем духмяные июльские луга. Перед осенью призыва мы поехали с друзьями на Селигер, жили в одной палатке на многолюдном мысе Телка – даже не уединишься с молодой женой. А вот если переплыть через неширокий Берёзовский плес, то окажешься на безлесом берегу, где стояли тогда высокие совхозные стога. Мы ушли за них, и через несколько лет я написал стихи:
...И было нечего бояться
Случайных, посторонних глаз,
И развязалась опояска,
И мир природы принял нас...
Мой сын растёт, не зная тайны,
Но как она мне дорога!
Ах, что в душе он испытает,
Однажды выйдя на луга...
Мне было несказанно радостно, что выросший сын Дима, похудевший, измученный не столько тяготами своей солдатской службы, сколько воцарявшейся уже дедовщиной, признался, что помогает ему всё вынести Селигер, который издалека дарует в казарме светлые воспоминания: «Закрою, пап, глаза и вижу, как мы скользим на лодке, а потом – гладь воды и поплавок на ней тонет...». И вспоминал поэт-путешественник с чувством выполненного отцовского долга, что ведь и старший мой брат в самые трудные дни боёв под Ленинградом писал бате, как вспоминает он их рыбалку на подмосковных реках и озёрах. Не прерывается осенённая Селигером связь поколений…
Завет брата-героя
Но, пожалуй, главная нравственная сила в этой семье – несформулированные заповеди, оставленные Героем Советского Союза Николаем Бобровым. Много написано об этом молодом русском парне, талантливом и безстрашном лётчике, и на страницах «Русского Дома». Он погиб в 21 год, оставшись верен одной-единственной школьной любви – к Ирине Старичковой, которая передала ещё к 60-летию Победы 88 потрясающих, чистых и лирических писем. Младший внук Федя с трепетом рисует горящий самолёт СБ-2, Алёна читает стихи, ну а средняя и старшая внучки Марина и Оля, которая больше всех похожа на погибшего дедушку, не раз бывали и у памятника в Лемболово, и на месте его гибели в лесу на Мустоловских высотах
.
Кстати, обе они – можно сказать, крестницы «Русского Дома». Крестины Ольги в старом переделкинском храме телегруппа программы снимала с благословения о. Матвея от начала до конца, чтобы рассказать телезрителям о Таинстве крещения, а кадры крестин Марины в церкви Николы в Кузнецах долго использовались в красивом телеварианте гимна Московии: помощник Святейшего Патриарха о. Николай окунает её три раза, с обшлагов роскошного одеяния стекает, сверкая, вода, а Маришка орёт в полное горло – жизнь и Православие торжествует! Крестницы – молодцы: Ольга закончила магистратуру, была на стажировке в Рурском университете в Германии, Марина сейчас постигает китайский язык от МГПУ – в Айхонском университете.
Галина Дмитриевна – хранительница семьи наотрез отказалась рассказывать о себе, но стоит лишь заметить одно: всю жизненную силу и огромную терпеливость художник-декоратор, закончившая Строгановку, унаследовала от простой деревенской женщины из подмосковного Орудьево, родившейся на Клинско-Дмитриевской гряде, где тогда ещё текла нелёгкая сельская жизнь, а не особняки красовались… Трудная жизнь старшего поколения – тоже пример. И когда Бобров слышит оправдания чьим-то поступкам, приведшим к разрушению семьи, он искренне возмущается: «Да, ладно – какие особые трудности и невыносимые обстоятельства? Что ж тогда было говорить моим родителям? – отцу, поручику Кобринского полка, раненному во время Брусиловского прорыва, который вернулся в послереволюционную Рязань, маме, которую он встретил молоденькой в Пензе и пошёл с нею по жизни – через гражданскую войну и голод, через гибель первенца, пестование в тяжелейшие годы ещё трёх детей. А скудная жизнь на одну пенсию отца и мамину мизерную зарплату смотрительницы зала в Третьяковской галерее? Но ведь вынесли, передали детям и внукам любовь к России, к людям, красоте и песням!».
Кстати, Евдокия Ивановна Боброва работала смотрительницей в зале Ивана Крамского. Школьник Саня прибегал к ней после уроков, она его подкармливала каким-нибудь бутербродиком. Мальчишка шёл к ней через анфиладу залов и, наконец, видел издалека потрясающее полотно. Измученный Сын Божий смотрел прямо в душу скорбно, устало, всепрощающе, звал к себе. Какие там наши бренные страдания, ухищрения и метания перед этим взором…
Александр Александрович
МОСКАЛЁВ