15 января 1925 года, 95 лет назад, родился Евгений Иванович НОСОВ
Евгений Носов ушёл, чтобы остаться с нами навсегда
Привиделось: зовут, зовут меня...
Из стихов Евгения Носова
Они покинули дольний мир почти в одночасье, след в след, дружно, по-солдатски. «Зубры», «мужики недюжинного склада», писатели фронтового закала – сначала Николай Корнеев, затем Пётр Сальников. По праву «старшего по званию», по командирскому долгу короткий строй замкнул Евгений Носов. Ушёл в свой последний окоп...
А казалось, не будет сносу им, словно выкованным из шероховатой военной брони, словно заговорённым от повестки в небытие, как когда-то от пули-осколка. В их израненных, вперекосяк сросшихся от боевых увечий телах, которые они безпечно не оберегали от сухомятки, от курева, от наркомовских ста грамм с «прицепом» и которые были неважным по надёжности вместилищем для их источенных болью сострадания сердец, – в этих телах обитал могучий творческий дух, державший трёх курских богатырей на плаву сверх всяческих «нормативных» сроков. Но дверь в вечность рано или поздно открывается перед каждым...
Последний раз общаться с Евгением Ивановичем мне довелось в канун его семидесятипятилетия. Позвонил, официальным тоном – редакционное, мол, задание – попросил о встрече. У Носова уже тогда чересполосица здоровья-нездоровья сползала в сторону неотвязных болячек, настроение было неважнецкое, интервью он почти никому не давал, и предстоящая юбилейная страда, чувствовалось, его никак не радовала и не вдохновляла. Со второго, однако ж, захода я таки добился приглашения: «Ладно уж, достал. Приходи. Где живу, помнишь?»
Ну как не помнить?! Не часто я сиживал в святая святых писателя, в его кабинете, одновременно по-домашнему уютном и по-рабочему аскетичном. Взгляд жадно впитывал детали: заваленный рукописями, папками, конвертами легендарный стол-«верстак»; фотографии, рисунки, картины – носовской работы и дарёные хозяину – на стенах; забытые внуками игрушки; невесть зачем примостившийся у тахты велосипед... Ну и книги, дело ясное: беллетристика, а также очень обильно-художественные альбомы, справочники и энциклопедии, исторические труды, естественно-научные издания. Сомневаюсь, что среди этого библиофильского изобилия нашлась хотя бы одна книга, не прочитанная с карандашом в руке хозяином кабинета.
Замечательно, как мне мнилось, выстроенный план-вопросник к запланированному интервью сразу рухнул. Носов, по обыкновению, взял бразды правления разговором в свои могучие лапы, и беседа потекла этаким вольным, прихотливым потоком, ответвляясь на «рукава», «протоки» и «затоны». С ужасом я взирал на неумолимо пожирающий плёнку диктофон – ну когда же я задам свои «главные» вопросы?! – а без пяти минут юбиляр тем временем вкусно и неторопливо рассуждал о чём-то «постороннем». Отныне эта 90-минутная кассета – самая ценная единица хранения моего журналистского архива.
– Евгений Иванович, возможно ли возрождение пророческой, совестливой, если позволительно так выразиться, функции отечественной словесности?
– Это зависит от того, каким путём пойдёт Россия. Если она будет укрепляться как государство, ей понадобится и литература в качестве формы национального самосознания. Найдутся и писатели. То есть должна возникнуть общественная потребность, социальная ниша для такой литературы. Пока же наша литература села на мель, как корабль, из-под которого ушла вода, по которой когда-то плавал с надутыми парусами. На разных этапах истории российская литература была, образно говоря, поводырём народа, чему способствовала даже общинная природа нашей жизни. Поэтому в прежнем виде она просто существовать уже не сможет, но, надо думать, придёт новая литература, востребованная временем и самой жизнью страны.
Известно, что Носов не относится к тем художникам слова, кто пашет «ни дня без строчки»: его рассказы и статьи долго вызревают в безписьменном, так сказать, виде, у них затяжной инкубационный период. Однако за «верстаком» Евгений Иванович восседал едва ли не каждодневно, платя регулярную дань эпистолярному жанру. А в ту пору он как раз вёл весьма интенсивную переписку с «другом любезным», старинным однокашником по Высшим литературным курсам, душевно и духовно близким человеком и тоже писателем крестьянских корней – речь, конечно, о Викторе Астафьеве. Виктор Петрович только-только потряс читающий мир новыми главами романа «Прокляты и убиты», но Носов, высоко оценивая это, как оказалось, итоговое творение друга, критически относился к каким-то деталям и частностям книги, о чём опять же по-товарищески прямо автору и сообщал. Причём «разбор полётов» отличался просто-таки академической скрупулёзностью и дотошностью: черновик письма в Овсянку представлял собой пухлую пачечку из нескольких десятков мелким носовским почерком исписанных страниц.
Кстати – и это очень важный момент! – сам Носов не был баталистом, изобразителем боёв и сражений, где дымится «горячий снег», «танки идут ромбом» и стоят насмерть «в окопах Сталинграда». Притом что Носов – «доподлинный окопник», заряжающий второго расчёта 1969-го полка отдельной артиллерийской бригады, приданной великомученической нашей пехоте. «В этой артиллерии, – скупо вспоминает писатель, – люди подолгу не задерживались. Едва познакомишься с новичками, едва притрёшься друг к другу, а уже кого-то уносят в санчасть, кому-то роют скорбную двухметровку...»
Война для Носова не апофеоз героизма и жертвенности – которых, само собой, он не отрицал! – не кроваво-грязные выплески предательства, жестокости и неизбежного российского головотяпства и бардака, а прежде всего момент истины, психологическое и нравственное испытание на прочность всякой личности, втянутой так или иначе в военную мясорубку. «Красное вино победы», «Шопен, соната номер два» созданы уже состоявшимся мастером. А начинался литературный путь Носова с лирических зарисовок и этюдов о природе, рыбной ловле, о непритязательных сельских радостях. И курские, и столичные рецензенты дружно отметили крепкую писательскую хватку тридцатилетнего журналиста из областной молодёжки: выверенное чувство стиля, блистательное владение языком.
Совершенно справедливо критик Юрий Томашевский указывает: «Носов-мастер начинался с “Объездчика”. Всё, до того им написанное, было поиском этого начала, подступом к нему, его предтечей».
Вообще-то этот рассказ, опубликованный в 1966 году в «Новом мире» и сразу удостоенный эпитетов «превосходный», «хрестоматийный» и «классический», замеченный и за рубежом, был озаглавлен автором по-другому – «Потрава». Что редакторская длань тут явно напортачила, ясно каждому, читавшему рассказ, да уж ладно, дело прошлое...
Стоящая по глубине и силе художественного мышления иных толстобрюхих романов «Потрава» разрабатывает экзистенциальную тему первородности, первичности зла: звериное, животное начало под спудом дремлет в человеке и при определённых условиях вырывается наружу. И само зло в мире ещё остаётся. Может быть, оно и непобедимо, но бить в колокол, остерегая от него – подобно Носову, мы должны постоянно. «И не спрашивай, по ком он звонит, он звонит по тебе...»
У составителей летописи жизни и творчества Евгения Носова работы будет немного, а уж сугубо биографическая часть анналов уложится едва ли не в страничку...
...В пору перестройки и передела собственности писательское и журналистско-издательское хозяйство частично осыпалось под ударами экономического «землетрясения», а сохранившиеся остатки резко трансформировались – и Носов от всех своих общественных должностей добровольно отказался.
Но уж от чего он не мог отречься ни за какие коврижки – так это от главного дела своей жизни. И он писал, пока перо не выпало из рук... 12 июня 2002 года в земной биографии Евгения Носова прописана последняя строка и проставлена последняя дата. А место упокоения его совпало с местом рождения – Курская земля...
Для нас с вами, его современников, роль Евгения Ивановича Носова в литературе второй половины XX века вырисовывается предельно чётко. Писатель наследовал лучшим традициям отечественной классики – и как великолепный мастер слова, и как защитник униженных и оскорблённых, и как совесть, глас народа.
«Великий поэт русской прозы», он со всей страстностью и безкомпромиссностью собственным творчеством боролся за чистоту родной речи.
...Могила писателя – будто последний рубеж его, последний солдатский окоп. И задача перед ним стоит прежняя – Родину защищать. Единственное оружие, которым может воспользоваться мёртвый солдат Евгений Носов, – это его слово, всё ещё раскалённое, свинцово весомое, летящее, как пуля у виска...
...На этой невесёлой ноте батарейки в диктофоне и приказали долго жить. Но разговор продолжался. И чем больше я слушал убелённого сединами писателя – простите, Евгений Иванович, за сей расхожий штамп! – тем больше поражался его спокойной мудрости. Даже о том, что саднит душу и сердце, Носов говорит без озлобленности и кликушества, столь несимпатично присущих иным из его коллег. Придерживая эмоции на вожжах, он стремится докопаться до сути, логической сердцевины непростых явлений сегодняшнего времени.
Писательская и человеческая мудрость Евгения Носова, без сомнения, подпитывается выпавшими на долю этого железного поколения уроками судьбы – шутка ли, три четверти века, и каких!.. Давило несытое детство, крупповские осколки в теле, тотальная житейская юдоль, сама далеко не бархатная писательская лямка...
И нам бы всем перенять чуток его мудрости и достоинства. А книги его уже давно и надолго с нами.
Александр Сергеевич ПРОЗОРОВ