...Фома немного не дожил до перестройки. Любил приводить высказывания из Апокалипсиса и говорил, что перед концом мира снова откроют храмы и будет православный царь. Но спасётся только верный и мудры
Первые слова молитвы и понятие о вере я услышал и воспринял от своего деда, участника Первой мировой войны. Честно признаться: если бы не наши бабушки и дедушки, сохранившие в самое безбожное время дух Святой Руси и православный уклад жизни, духовное возрождение России вряд ли бы стало сегодня реальностью. Именно через них многие из нас нашли путь к вере и Церкви.
В этом повествовании речь пойдёт о непостижимом и удивительном промысле Божьем и его проявлении в жизни простого «маленького» человека, прожившего почти целый век, пережившего революции, войны, годы безбожных пятилеток и социалистического строительства и всегда считавшего себя православным.
На окраине старинного русского города, в небольшом домике без всяких бытовых удобств, в тесной клетушке, которую жильцы называли просто «за печкой», уходил из жизни дедушка. Ему было уже около 90. Он родился при царствовании императора Александра III, хорошо помнил старое время, события и смуты в период правления Николая II и последующие революционные потрясения… И очень этим гордился. Советских правителей он также называл царями и учитывал при общем подсчёте царственных особ, которых пережил. Дедушка любил шутить и не унывал, даже находясь на смертном одре, чем ободрял и удивлял родственников, скорбящих от неизбежной и скорой разлуки с ним. «Приспело время, пора и мне уже идти домой на покой, – частенько смиренно повторял он, – мы тут все в гостях…» Любил повторять при всяком подходящем случае: «Господи, Твоя воля!» Однако в церкви бывал редко. Время было брежневское, и многие храмы были тогда закрыты.
При крещении его нарекли Фомой в честь известного апостола Христова. До революции имена новорождённым крещаемым давали обычно священники.
Фома окончил четыре класса церковно-приходской школы, и в своё время считался грамотным человеком. Последние дни его жизни к нему постоянно наведывалась участковый врач, делала уколы, беседовала с родственниками. Дедушка находился как бы в полудрёме, иногда что-то спрашивал или кого-то звал, но большой частью бредил. Врач в каждый очередной приход удивлялась, что пациент ещё жив и говорила родственникам о некоем чуде. Мол, у него уже все органы не работают, живёт только за счёт очень крепкого от природы сердца. Незадолго до кончины на левой ноге умирающего, которая была прострелена на фронте во время Первой мировой войны, открылась рана и вышли мелкие осколки костей, хотя после ранения прошло более 60 лет.
Когда началась Русско-японская война 1904–1905 гг., Фоме исполнилось семнадцать. В семье он был младшим. С родителями проживали также трое его старших братьев. Спустя несколько месяцев после начала боевых действий была объявлена воинская мобилизация. В деревню, где проживала семья Фомы, приехала призывная комиссия. Вызывали всех мужчин призывного возраста, проверяли состояние здоровья и давали заключение – в какой род войск может быть зачислен призывник. Всех братьев Фомы признали годными к воинской службе. Врачи восхитились их физическими данными и состоянием здоровья и сказали, что это настоящие русские богатыри, которые доживут до ста лет. Увлечённый общим патриотическим подъёмом и стараясь не отставать от братьев, Фома тоже пришёл на комиссию и попросил проверить и его, хотя по возрасту мобилизации не подлежал. Выводы медиков оказались для молодого парня обескураживающими: «…имеет врождённый ярко выраженный порок сердца и к воинской службе не пригоден». По стечению обстоятельств на фронт братья не попали. Пока суд да дело, шли мобилизационные дела, был подписан мирный договор с Японией, и призыв отменили.
Мог ли кто тогда предположить, что худощавый, болезненного вида и невысокого роста Фома доживёт почти до 90, похоронит богатырей-братьев, воспитает своих семерых детей и будет «тянуть» семьи почивших сродников, помогая им из последнего, работая за четверых на трелёвке и вывозке хлыстов и брёвен из сурового брянского леса? И всё это после тяжелейшего ранения, будучи инвалидом. Последние свои дни станет он доживать за счёт «крепкого сердца»…
Что ни говори, человек предполагает, а Бог располагает. Долгую жизнь Фоме предсказали ещё в отрочестве, когда его едва не похоронили в 10-летнем возрасте.
…Стояла горячая сельская страда. Всей деревней, от мала до велика, с раннего утра до позднего вечера трудились на уборке урожая. В один из таких дней, когда как обычно взрослые и дети собирались на работу, Фома не встал с постели. Его пытались будить, но безуспешно. Тело было бездыханным. И тогда решили, что он умер. Мать с отцом, конечно, убивались, плакали и, как водится, стали хлопотать по поводу похорон. На третьи сутки мальчика положили на лавку и начали по традиции обмывать. Плеснули на него из ведра холодной водой, и вдруг «покойник» неожиданно «воскрес» и вскочил с лавки. Снова были слёзы и причитания, но теперь уже от радости.
Когда началась Первая мировая война, сразу объявили всеобщую мобилизацию. К этому времени Фома уже обзавёлся семьёй и имел двоих детей. Поблажек к больным и хилым тогда уже не было, как в Японскую кампанию, на фронт брали всех подряд без разбора, кто подходил по возрасту: военная обстановка требовала чрезвычайных мер. Впрочем, больным Фома себя никогда не считал. Его нездоровье проявлялось лишь в том, что у него очень сильно билось сердце, так, что жена порой не могла свою руку удержать у него на груди. Но на это он как-то особо не обращал внимания. Чувствовал себя нормально и мог работать за троих. Его сразу зачислили в пехоту, а поскольку он был грамотный, направили учиться в войсковую школу для унтер-офицеров. Фома рвался всей душой в кавалерию, очень любил лошадей. Но на уступки ему не пошли, дали откат по полной. «С таким сердцем – какая тебе кавалерия… будешь командовать солдатиками…» Таков был вердикт медиков.
Шёл 1916 год. Подразделения русских войск юго-западного фронта располагались в 20-30 верстах от Брест-Литовска. Им противостояли австро-венгерские части. Успешное наступление русской армии в первые месяцы войны обернулось в конечном итоге затяжным отступлением и потерей значительных территорий. Катастрофически не хватало боеприпасов, провианта и современного оружия. Солдатам выдавали по 105 патронов к винтовке. В целях усиления воинской дисциплины, борьбы с расхлябанностью, командование издало приказ: «За потерю одного патрона – расстрел». Однако этот приказ, по-видимому, использовался лишь как устрашающая мера, поскольку учесть патроны в боевой обстановке было практически невозможно. В вой-сках росло недовольство и ожесточение. Солдаты недоумевали: «Почему отступаем и не идём в атаку, ведь австрияки бояться наших штыков, как огня». Повсюду мерещилось предательство. Когда подразделения выстраивали на молитву, во время поминания государя и его семейства рядовые нередко надевали головные уборы, тем самым выказывая своё небрежение к царственной особе. Повсюду усиленно распространялись всевозможные слухи, порочащие императорскую семью в связи с деятельностью Распутина.
Фома любил рассказывать родственникам о войне, порой со всеми жестокими подробностями. Однажды в их часть приехал главнокомандующий великий князь Николай Николаевич. Он был сильно раздражён. Для его встречи построили весь полк. Обратившись к солдатам, он резко спросил: «Знаете, братцы, почему мы отступаем?..» И, показав рукой на командира полка полковника Тахера, сам тут же и ответил: «Потому что у нас повсюду командуют предатели». Затем он неожиданно выхва
тил саблю, взмахнул ею и сильным мощным движением отсёк у командира полка голову. Солдаты побледнели и стояли не шелохнувшись. Такой «торжественной встречи» никто не мог предвидеть даже в страшном сне. Перед ними в луже крови лежал их убитый командир с отсечённой головой. Ещё вчера они пели свою любимую полковую: «Полковник наш Тахер по фронту проскакал, Ребята, не робейте, – громко нам сказал…» И вот теперь такой финал. У некоторых на глазах выступили слёзы.
Следующим утром началось мощное австро-венгерское наступление.
Выполняя приказ ротного, Фома с донесением отправился в соседнее подразделение, которое находилось примерно в версте от их позиций. По возвращении сначала получил лёгкое ранение в руку, а потом, когда до своих было уже рукой подать, услышал, как где-то в стороне застрочил пулемёт. Едва обернулся и сразу почувствовал неимоверную боль в левой ноге. Разрывная пуля попала в голень чуть ниже колена.
Голеностопная кость была полностью перебита, и нижняя часть ноги со стопой висела лишь на сухожилиях. На зов о помощи быстро подоспели санитары, дали обезболивающее – 50 граммов спирта, перевязали и закрепили прострелянную ногу двумя деревянными планками. Затем тащили где ползком, где пригнувшись 20 вёрст до Брест-Литовска.
Там погрузили в так называемый «адский» вагон для тяжелораненых, и двое суток состав шёл до Москвы. Стоны и просьбы о помощи не прекращались ни на секунду. Санитары сбивались с ног. То с одного, то с другого конца вагона постоянно разносилось: «Воды, воды…» Но пить не давали. Только мокрую тряпочку, чтобы смочить губы. В Москве Фоме более шести часов делали операцию в госпитале. Участвовал целый консилиум известных врачей. Удивительно, но вот такое отношение было тогда к простому солдату. Ногу спасли, хотя она и стала короче на 12 сантиметров. Фома вспоминал: если бы подобное ранение случилось у кого-либо во Вторую мировую войну, ногу бы «оттяпали», не моргнув глазом. А в царское время отношение к раненым было совершенно другое.
Фома был признан инвалидом, и ему назначили пенсию 108 рублей в год. По тем временам – сумма немалая: за 15 рублей можно было купить хорошую корову. Однако воспользоваться царской пенсией в полной мере солдатик не смог. Началась Февральская революция.
…Фома немного не дожил до перестройки. Любил приводить высказывания из Апокалипсиса и говорил, что перед концом мира снова откроют храмы и будет православный царь. Но спасётся только верный и мудрый.
Упокой, Господи, душу раба Твоего Фомы…
Владимир Борисович Панков